Архиерей

Епископ Питирим (Творогов). Кавказский пустынник иеромонах Гавриил (Крылов)

Благоговение

“Благоговению можно научиться только у благоговейного человека”. Если мне не изменяет память, слова эти принадлежат преподобному Паисию Святогорцу. До моей самой первой поездки с отцом Гавриилом на Кавказ, я уже научился не чистить зубы и не плеваться после Причастия, благоговейно сжигать куриные и рыбные кости, а также ягодные косточки, побывавшие в моих освященных устах, всякие пропитанные святым маслом салфетки и ватки, свечные огарки, поминальные записки, бумажки с упоминанием святых имен, батюшкины «запричастные» усы, аккуратно состриженные и завернутые в салфетку. Разрешалось все это утопить в реке, но покажите мне такого москвича, который когда-нибудь что-нибудь в реке топил! Оставался один способ – сжечь! Но в чем жечь и где? В 1990-е в Москве был голод. Наша верующая община кормила неимущих пенсионеров в благотворительной столовой на Ильинской улице натовской соевой кашей, которая поступала к нам в качестве гуманитарной помощи в больших жестяных банках, выполненных в стиле милитари. Очень удобная банка, чтобы жечь в ней «святыньки». Но представьте себе: идет бородатый молодой человек с натовской банкой, похожей на атомную бомбу, и начинает в московском дворике что-то поджигать! Москвичи народ очень бдительный! В тот самый момент, когда промасленные бумажки весело разгорелись, а свечные огарки радостно зашипели, раздался вдруг истерический крик соседки с третьего этажа:

— У него бомба! Караул! У него бомба!

— Блин! – сорвалось с языка запрещенное слово, — да никакая это не бомба! Это я святыньки жгу. Не кричите Вы так!

— У него бомба! – продолжала визжать соседка.

«Всякому доброму делу предшествует, сопутствует или последствует искушение», — вспомнилась мне святоотеческая мудрость. В другие разы приходилось возить «святыньки» для сжигание на дачу, а один раз удалось даже утопить их в Москве-реке, правда, как-то неубедительно – пакет долго плыл по воде, не собираясь тонуть.

Так что в первую нашу поездку с батюшкой в горы я был уже вполне воцерковлен и, можно даже сказать, искушен. Да и вид у меня был уже вполне церковный – на голове выросли православный хвост и борода. Ехали мы в плацкарте – батюшка на нижней полке, я на верхней. Перед отходом ко сну помолились, как положено – на глазах у соседей, вслух. Я уже не смущался, как раньше, таким открытым исповеданием своей православной веры. По молодости хорошо спится в поездах и сладко просыпается. Ранним утром, пока еще не выстроились очереди в уборную, я успел совершить свой утренний туалет, и умытый и довольный запрыгнул снова на верхнюю полку досыпать. «Восставши ото сна», свежим, бодрым взглядом увидел внизу батюшку, завязывающего старой тряпочкой свои редкие с проседью волосы. Ловко спустившись вниз, я натянул носки на ноги, достал молитвослов и весело обратился к батюшке:

— Благословите утренние молитвы начать читать?

— А ты руки не помыл, — ошарашил меня о. Гавриил.

— А зачем? – изумился я.

— Как зачем? – в свою очередь удивился батюшка, — ты же носки только что надел!

— Ну и что?

— Как «ну и что», тебя совесть не обличает?

— Нет! – искренне признался я.

— Вот это и плохо, — с какой-то даже обидой произнес батюшка.

И мне вдруг стало так стыдно! Я даже почувствовал, что краска выступила на лице. С тех пор я не могу нечистыми руками брать освященные предметы и святые книги, класть их на сиденье или на землю, на, так называемые, «попираемые места», не могу ходить по изображениям святого креста и христианских символов, мне неловко сидеть нога на ногу, хотя иногда сижу, стыдно, когда при мне матерятся, обидно, когда мне лгут в лицо, — не за себя, а за того, кто лжет. И еще отец Гавриил меня научил: если нет благоговения, не будет и молитвы. И как это верно: благоговению можно научиться только у благоговейного человека.

16.02.2018г.

Как я избавился от высокоумия

«Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь», — заметил классик. Несмотря на всю свою лень, я тоже кое-чему учился. Нерадиво, с пропусками, прогулами, шпаргалками, студенческой гульбой, перемежая учебу влюбленностями и страданиями, но все-же довольно успешно — благодаря врожденным способностям, которые дадены были мне от Бога. Но я пребывал в полной уверенности, что все эти быстрота мысли, борзость слога и живость воображения неотчуждаемо мои, и в совершенной неуверенности, что Бог вообще существует. Конечно, если бы ко всему прочему добавились усидчивость, усердие, упорство и, самое главное, умение доводить начатое до конца – имели же все это некоторые мои однокурсники, которые теперь гордятся своими докторскими степенями и профессорскими должностями! – может быть я тогда стал бы академиком, членом-корреспондентом, светилом с мировым именем и лауреатом Нобелевской премии. Однажды, всего лишь однажды самая умная и усердная моя однокурсница не подготовилась к семинару по зарубежной литературе 20-го века. Когда ее спросили про роман сэра Уильяма Джеральда Голдинга «Повелитель мух», она, вместо того, чтобы:
— успеть узнать у соседки, что главные действующие лица романа дети;
— молниеносно сочинить сюжет произведения;
— исходя из названия, прозреть, что апогеем романа является человеческое жертвоприношение;
— дождавшись, наконец, когда с последнего ряда передадут текст произведения, открыть и прочитать первое попавшееся: « – В самую задницу! – Слыхали? – В самую задницу!» — и сделать вывод, что автор романа впервые в мировой литературе с такой убедительностью раскрыл испорченность и жестокость детской натуры;
отличница, умница, самая усердная ученица призналась: «Я не готова». Каково же было всеобщее ликование! Светило померкло – и во мраке заискрились злорадством тлеющие угольки тщеславия окружающей космической пыли! Тщеславие. Неистребимо не только в умных и образованных, но в невеждах и дураках, особенно в дураках. А вот у образованных вместе с ученостью растет и высокоумие, подпитываемое тщеславием. Усиливается эта страсть успехами и похвалами, а вот вырвать коренящийся в сердце и опутывающий ум сорняк бывает очень трудно и больно. Знаю это на собственном горьком, но благодатном опыте, о котором и хочу поведать.
Через год, после того, как я стал верующим, отправились мы вместе с моим духовником, иеромонахом Гавриилом, открывшим мне чудный мир Православия, на Кавказ, в горы, строить батюшке новую келью. Старая, на территории Абхазии, в которой он прожил затворником более 20 лет, совсем развалилась и оказалась в 1990-е годы почти недоступной – сначала грузино-абхазская война, затем пограничные кордоны, трудно преодолимые для пустынника, отказавшегося брать какие бы то ни было удостоверения личности. На подмогу батюшка взял с собой еще одного московского студента, который на две головы был выше его и на одну выше меня, но выгодно отличался от меня тем, что в детстве построил во дворе дома шалаш.
Конечным пунктом нашего путешествия была Красная Поляна, где в храме св. мч. Харлампия служил иеромонах Симон. Но прежде чем попасть к нему, мы остановились на сутки в Сочи, в доме его бывшей супруги. Хотя отец Симон был еще молодой, имел красивую жену и сына-старшеклассника, ничто не смогло угасить его пламенного желания принять монашеский постриг. Не помню, как звали его милую супругу, которая радушно встречала нас с традиционным южным гостеприимством. В доме хозяйки мне попал в руки томик Диккенса, который я по-привычке принялся тут же жадно читать. В последнее время, оказавшись в послушании у отца Гавриила, я совсем не имел возможности прочесть хотя бы строчку из кишащих ужасами постсоветских газет, или хоть краем глаза приобщиться к отвратительной, пошлой и порочно привлекательной современной западной культуре, пересаженной из Америки на отдохнувшую за долгие годы советской власти, удобренную перегноем и жаждущую греха русскую почву. Телевизора в нашем доме, после того как он был освящен и воцерковлен, понятное дело, не стало. Эта «мерзость запустения, стоящая на месте святе», была решительно отправлена туда, где она и должна быть – на свалку! Весь этот греховный поток информации должен был заменить чистейший родник Священного Писания и творений святых отцов. Только вот расслабленное, падшее естество прилежно засыпало на второй странице святоотеческой мудрости. А тут – «рождественская сказка Диккенса»! У меня даже мысли не было, что этот плод тоже запретный. Однако, строгий духовник, поймав меня на месте преступления, сделал назидание:
— Я хозяйку никак не могу отучить от пристрастия к чтению мирских книг, а тут вы, приехавшие со мной (долгий брат – будем его так называть – тоже попал под раздачу, хотя был абсолютно непричастен к сему греху), какой показываете пример?
От этих слов моего духовного наставника во мне поднялась мутная волна протеста: я с самого раннего детства любил чтение, еще половину алфавита не знал, а уже читал «Аленький цветочек», спрашивая у соседнего по больничной койке мальчика: «А это какая буква?». В конце концов, художественная литература – это моя профессия! А тут – полнейшее воздержание! Но, стиснув зубы, я смирился. Видно, таково Православие – ничего приятного нельзя, иначе не спасешься.
По старой, конца 19-го века дороге, обошедшейся царской казне в миллион золотых рублей, с головокружительными серпантинами, смертельно опасными виражами, через узкий тоннель, охраняемый Владимирской иконой Божией Матери, мы мчимся на Красную Поляну, чтобы в окрестных горах найти уединенное место, где можно было бы соорудить новую келью для нашего истосковавшегося по пустыне отшельника. Между приступами леденящего ужаса наслаждаемся дивными красотами скалистых склонов, перемежающихся бурной горной растительностью. Наконец мы на месте. Входим на веранду, где нас встречает радостно отец Симон. Уже стемнело. Хозяин предлагает оставить рюкзаки на веранде и пройти в дом. Мы в потемках снимаем со спины тяжелую ношу и ставим ее на пол. Священники проходят в дом, мы тоже следуем за ними, но в последний момент я слышу какой-то булькающий звук и ощущаю запах бензина, стремительно наполняющий собой темное помещение. Я обращаюсь к отцу Симону:
— Батюшка, у Вас тут ничего горючего нет? Какой-то запах подозрительный появился и как будто что-то разлилось, бензин что-ли…
— Так это же авиационный керосин! – вскричал хозяин. — Вы разлили целую канистру! Она не закрытая стояла на веранде!
Что тут началось! Керосин залил все наши вещи. Отцы наперебой стали нас ругать за нанесенный ущерб, а что делать в чужом доме в экстремальной ситуации никто не говорит. Только: не кладите вонючие вещи на цветы в палисаднике, выносите все к реке. Я в ужасе: куда бечь, чем стирать, что вообще делать? Духовник гневно упрекает в нерасторопности. Его понять можно: привел гостей, а они тут же напакостили. Но откуда ж мы знали, что на этой темной веранде стоит открытая канистра с этим проклятым керосином?! Бежим с долгим братом к реке, которая бешено шумит внизу – и называется она Бешенка. Полощем в бурном потоке свои вещи. А меня накрывает когнитивный диссонанс: не могут жестокость, равнодушие, бесчеловечность совмещаться со священством, духовностью, да и вообще с христианством! Шквал самых отчаянных помыслов разрывает мозг и выжигает сердце. Даже такой: брошусь сейчас в реку, пусть потом корят себя всю жизнь! За эти несколько минут я оказался на грани безумия. Когда все прополоскали, убрали, не помню даже, поужинали или нет, собрались на вечернюю молитву. У меня истошный вопль в душе: «Господи, не может такого быть, не должно так быть! Я сейчас с ума сойду! Помоги мне!» И вдруг слышу в сердце тихий голос: «Потерпи это ради Меня!». Весь ужас вмиг улетучился: «Ради Тебя, Господи, конечно, потерплю!».
Каким-то удивительным образом этот случай спалил в моей голове густые ветви высокоумия, но в сердце остался еще глубокий корень тщеславия. Как это произошло, я не понял, но стоило это мне ужасной сердечной боли и граничащего с безумием умоисступления.
И, кстати, про Диккенса. Больше года я не прикасался к беллетристике. А когда уже после смерти отца Гавриила попытался перечитать своих любимых «Братьев Карамазовых», был страшно разочарован: все не то! И мой кумир Достоевский, и вся художественная литература перестали мною обладать! Теперь я могу о них судить беспристрастно. Спасибо тебе, дорогой отец Гавриил! Да упокоит Господь твою праведную душу в райских селениях!
18.12.2017г.
Чудо

 

Батюшка наш был очень простой. Помимо семинарии он закончил машиностроительный техникум, где над ним издевались, заставляли отречься от Бога, обзывали: «Гришка-грешный». Но эти испытания только закалили волю подвижника. Уже будучи пустынником, он духовно сблизился с одним ученым-физиком, который во время летнего отпуска не раз посещал кавказских отшельников в горах Абхазии. В доме этого физика и произошло чудо, о котором нам рассказал сам отец Гавриил.

Когда война выгнала подвижника из его пустыннической кельи, он стал странником, которому «негде было главу подклонить», посещал по очереди своих духовных чад, надолго нигде не задерживаясь. Часто бывал в Москве. Знакомый ученый-физик позвал как-то батюшку к себе, собрав своих скептически настроенных к вере в Бога коллег. Ученым мужам было крайне любопытно поглазеть на столь экзотический экземпляр, как спустившийся с гор анахорет. А батюшка был маленький росточком, худенький, в старом, штопанном подрясничке, редкая с проседью бородка обрамляла щербатый рот, который он, когда улыбался, прикрывал рукой, чтобы не столь заметно было отсутствие больше половины зубов. Доктора наук стали задавать несчастному монаху всякие заумные вопросы, на которые подвижник не то что не знал ответа, а даже не мог понять, о чем его спрашивают. Но ученые, по свойственной им привычке, задавая вопросы, сами же на них тут же и отвечали. Эта игра продолжалась довольно долго, так что у батюшки было время крепко помолиться Господу, прося помощи в столь щекотливой ситуации. И тут произошло чудо: перед взором молитвенника предстала открытая книга с четко написанными словами. Батюшка стал вслух читать невидимый для присутствующих текст. Когда доходил до конца страницы, она сама переворачивалась, и он читал дальше. Когда весь текст был прочитан, книга сложилась и исчезла. Батюшка посмотрел на притихших ученых — те были потрясены! «Вы что закончили? Какое у Вас образование?» — удивлялись доктора наук. Монах скромно молчал, потупив взор. «Я потом напрочь забыл все, что было написано в этой книге, — с улыбкой говорил нам отец Гавриил. — Это чтобы мне не гордиться, Господь стер все из моей памяти».