В Дивеево с о. Гавриилам мы были много раз. Но я, пользуясь свободой художника, соберу все эти поездки в одну, чтобы всякие там историки и биографы раздосадовались, а то и вовсе сказали – а ничего этого и не было! Они же любят так говорить, когда нет письменных достоверных свидетельств, а только всякие устные «бабьи басни».

Сборы были долгими и мучительными. Сначала о. Гавриил подхватил где-то простуду, переросшую в воспаление легких – ведь батюшка не лечился, а подлечивался. Потом этой простудой заразилась моя сестра Елена, а она, ко всему прочему, еще и водитель, который должен был доставить нас до обители прп. Серафима. И кашляла она с жутким звериным рыком, чего раньше за ней не наблюдалось. Ну и для документальной точности необходимо добавить, что сын ее Витя, мой непослушный четырнадцатилетний племянник, катаясь на скейте, сломал себе руку. Только я во всей этой компании был совершенно здоров. Елена упрямилась и не хотела ехать больной, периодически доказывая своим звериным кашлем, что «это же совершенно невозможно!» — глаза округлены и смотрят на тебя в упор, не мигая, долго. Батюшка не выдержал и заявил: «Если вы не хочете ехать, я с другими поеду!» Этих «других» было предостаточно, и все они люди образованные и с достатком, привыкшие к заграницам и к морепродуктам, особенно во время постов. Все с радостью приняли бы батюшкино приглашение поехать вместе с ним в Дивеево. Елена тогда сдалась: будь, что будет! Как только она решилась – кашель прошел.

Паломническая группа собралась человек около десяти. Можно для историков и биографов даже точно посчитать: нас с батюшкой четверо в одной машине (Витя с гипсовой рукой), одна писательница с мужем-поэтом в другой и один бизнесмен с женой-психологом в третьей. Восемь получилось, а было полное ощущение, что десять! Стоп! У меня же все поездки в одной. Тогда прибавим сюда еще одного сочинского брата, усадив его на свободное место в одной из машин. Все – картина завершена!

Всю дорогу мы молимся: читаем каноны, акафисты, поем знакомые тропари и стихиры – благодать! В Муроме на рынке выбираем арбуз. Следует уточнить, что едем мы под летнего Преподобного – то есть где-то в конце июля. В выборе арбуза непревзойденным мастером оказался муж-поэт – все купленные им арбузы были один лучше другого! Поэтический муж, как позже выяснилось, был умнее всех нас – он тонко и незаметно исчезал в самые пиковые моменты, а потом так же незаметно появлялся с добрым и умным лицом, казавшимся еще более умиротворенным на фоне перекошенных физиономий подавляющего большинства.

Расселились мы у батюшкиных знакомых в маленьком брошенном деревянном домике, где не было ничего, кроме одного дивана, пары старых кресел и одной электрической плитки. А нас, как я уже упоминал, почти десять человек. И жить нам предстояло под крылом Саровского Чудотворца тоже десять дней – по одному дню на человека. Я уже приноровился к батюшкиным «проискам» — когда все делается против твоей воли и для усложнения и без того нелегкой жизни. Спать нам приходилось, кто где и как утроится. Сестра с покалеченным сыном свисала с единственного дивана, боясь упасть на бизнесмена с женой, лежащих на полу, из каждой щели которого пахло мышами. Я головой лежал на одном кресле, ногами на другом, а серединой провалился в подставленную коробку не помню с чем. Писательница с мужем-поэтом спали в машине. Сочинский брат на свободном полу. А батюшка залез в чулан с инструментами и пристроился там на лавке, укутавшись в целлофан с пупырышками, которыми так любят щелкать дети. А над ним висела пила, про которую он сказал, что это память смертная. На второй день паломничества супруга бизнесмена сильно натерла ногу и на службы ходить не могла. На нее было возложено послушание готовить для всех еду на плитке с одной конфоркой. Надо отдать ей должное – она, сколько могла, безропотно терпела все неудобства. Но все же первыми сбежали именно они – не вынесла тонкая натура выпускницы психологического факультета МГУ суровости паломнической жизни под руководством кавказского пустынника. Не смотря ни на какие уговоры, в самый день праздника они уехали и попали под тропический проливной дождь, накрывший Москву и область. Как я их понимал!

В длинной очереди к раке Преподобного можно наслушаться всего, что потомки Адама и Евы сочинили от начала грехопадения вплоть до сегодняшнего дня. А чудеса, видимые и невидимые (или не для всех видимые) происходят прямо тут, в очереди. Одна профессиональная паломница вдруг изумляется у тебя на глазах: «Смотрите, солнце зеленое!» Я, к этому времени уже испорченный постнеофитским скептицизмом, ухмыляюсь в себе: «Давай-давай! Мели, Емеля, – твоя неделя!» Но бабы вокруг загалдели: «Ой! И вправду – зеленое!» А одна с такой уверенностью констатировала: «Точно – зеленое!», — что тут уж я не выдержал, перелез через низкую цветочную оградку (купол собора закрывал мне солнце), чтобы убедиться, что бабы врут. И с облегчением увидел, что солнце беспримесно золотое. Ну бабы!

Накануне праздника, после всенощной, мы поехали с ночевкой в близ лежащий скит в Канерге. Какой счастье – спать на кровати, по-человечески! И мне там приснился удивительный сон. Как будто я иду по мосту в одной из европейских стран. А внизу веселье, карнавал, посвященный какому-то христианскому празднику. Идут переодетые Девы-Марии, Марии-Магдалины, Франциски и Фомы, Петры и Павлы и даже Христос. Все поют, веселятся, танцуют, радуются. А я молюсь Богу: «Господи! Вот они тоже в Тебя верят по-своему. А какая вера истинная?» И тут на небе, с той стороны, где происходит действо, появляется радуга, но я откуда-то знаю, что эта радуга сдвинута с того места, где она была и должна быть. Затем, если принять положение первой радуги на западе, на юге появляется вторая радуга, но слабая, еле видная. И когда я уже готов был впасть в уныние от того, что у нас, на востоке, радуги нет, вдруг в нашей стороне неба воссияла яркая радуга и точно на том месте, где ей полагается быть! Я рассказал о. Гавриилу свой сон, хотя знал, что батюшка относится к снам очень настороженно. Но мой сон ему понравился. «Тебе, брат Константин, приснилось Торжество Православия», — обрадовал меня духовник. В таком бодром настроении духа мы прибыли на литургию в Троицкий собор. Нам навстречу летел на всех парах отец Владимир Шикин, благословляя по дороге паломников. Я тоже склонился под благословение. А о. Владимир резко поднял мою голову, внимательно посмотрел мне в глаза и легонько ударил по лбу со словами: «Торжество Православия!» — и дальше полетел под просьбы прихожан: «И меня, батюшка, ударьте! И меня!» Заглядывая в будущее, моя иерейская хиротония состоится на праздник «Торжества Православия». А архиерейская – в Дивеево, на летнего Преподобного. На праздник, конечно же, все причастились, кроме поэта, гулявшего в лесах и лугах.

Дивные шестичасовые дивеевские службы! Ангельское пение сестер на верхних хорах и дьявольская духота, теснота и запах утренних не евших человеческих утроб внизу. Пока мы, обливаясь потом, выстаивали монастырские службы, а муж-поэт собирал грибы в Саровском лесу, племянник со сломанной рукой болтался по храмовой территории, с любопытством наблюдая за бесноватыми. Несколько раз ему, калеке, сердобольные бабульки пытались подать милостыню, на что он реагировал с подростковой прямотой: «Не надо! Я не нищий!» Слоняясь меж ароматных монастырских флоксов и опьяняющих лилий, посажанных заботливыми сестрами по-старинке, вперемежку с грядками клубники, без всякого ландшафтного дизайна, Витя стал свидетелем настоящего бесовского представления. В одной несчастной одержимой женщине злой дух с тоской заголосил: «Ух, как мне плохо сегодня! Все пришли: и Мария, и Николай, и Сергий! А моих никого нет – ни Ельцина, ни Черномырдина, ни Чубайса!» Батюшка потом запретил Вите следить за бесноватыми – нехорошо это.

В промежутках между богослужениями мы окунались во всех источниках – и в ближних, и в дальних. Оставался один, напоследок, – на реке Сатис. До него от Дивеево надо ехать минут сорок, затем пешком перейти поле и спуститься по крутому обрыву вниз, к реке. Купальни там нет – нужно обливаться ледяной водой из ведра. Племянник со сломанной рукой вылетел из-под первого же ведра как ошпаренный и больше ни в какую не хотел обливаться. На батюшку я осторожно вылил полведра, помня, что у него воспаление легких. Он попросил вылить оставшиеся полведра. Как он потом рассказывал, при первом же обливании он почувствовал сильные покалывания в груди, а затем легкость в теле. В этот момент он полностью исцелился от своего недуга.

После бегства одной из наших супружеских пар, иго приготовления пищи для голодных мужчин легло на хрупкие плечи оставшихся двух женщин – моей сестры Елены и писательницы Людмилы (обе, кстати, за рулем). Последняя, как позже выяснилось, тоже была близка к позорному бегству, но встретив укоризненный батюшкин взгляд, устыдилась и осталась до конца. А сестра моя роптала вовсю. Она всю жизнь ищет, на кого бы переложить груз своих многочисленных обязанностей, но Господь заставляет ее саму справляться с ними. В этот раз ей под руку подвернулся сочинский брат. Остальные все были задействованы на каких-то батюшкиных послушаниях, а здоровый и холостой мужчина с южными привычками остался не у дел. И ни картошку почистить, ни посуду помыть, ни в магазин сходить – ничего его нельзя попросить. У южан, как и на Востоке, в гостях ничего не делают. А он чувствовал себя гостем. Сестра Елена, конечно, не стерпела: «У вас, что, в Сочи, не принято женщинам помогать?», — пронзила она бездельника и словом и взглядом. Тот вздернулся, затрепыхался, обиделся и озлобился. Потом они, конечно же помирились, и брат стал очень даже отзывчивым.

Мне в Дивеево было хорошо. Батюшка занимался не мной. Больше всех досталось моей сестре. Она и за рулем, и на кухне, и на всех службах, да еще и сын-калека ноет уставший. Уже под конец, на одной из служб Елена жаловалась мне с гневом: «С батюшкой невозможно! Когда все это только прекратится?!» А батюшка стоит сзади и все слышит. Но когда он отправлял ее отдохнуть, она не могла глаз сомкнуть от нервного напряжения. Клянет себя: «Спи, дура, завтра в дорогу!» А сна ни в одном глазу! Возвращались мы под праздник Смоленской иконы Божией Матери. Батюшка на переднем сиденье, я с племянником на заднем, читаю вслух монашеское правило для батюшки. Он спит. Витя спит. Я тоже засыпаю, но продолжаю читать акафист еще несколько минут, бормоча какую-то абракадабру. И понимаю это умом, но проснуться уже не могу. Последней засыпает за рулем Елена. И так мы едем какое-то время, пока не выскочили на встречную полосу. Елена чудом просыпается, видит, что на нее летит машина, руль резко вправо, уходит на обочину. «Все! Я так больше не могу!» — будит она всех нас. Останавливаемся, поливаем ей голову святой водой из источника. Едем дальше без сна. Подъезжая к повороту на Зосимову пустынь, батюшка робко произносит: «Там сегодня престольный праздник». Елена спрашивает: «Заедем туда?» Батюшка: «Я уж боюсь просить. Вы сами, как хочете». Водитель сворачивает влево, держа курс в монастырь, где в это время величают Пресвятую Богородицу в честь Ее иконы Смоленской. Как мне потом призналась сестра, в Зосимовой пустыни она почувствовала такую благодать и силу, что не осталось и следа от накопившейся усталости и весь ропот прошел. Я же ничего особо не почувствовал – не меня батюшка тащил в этот раз на вершину Божественной славы.

Спустя несколько лет, уже после батюшкиной кончины, мы совершили еще одно чудное паломничество в Дивеево, уже без экстрима, в хороших условиях, без тяготы и зноя, только в радость и удовольствие. Мой подросший племянник, слушая рассказ об этом паломничестве, заметил со знанием дела: «Да, не спасительная поездка у вас получилась».

22.02.2018