«Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь», — заметил классик. Несмотря на всю свою лень, я тоже кое-чему учился. Нерадиво, с пропусками, прогулами, шпаргалками, студенческой гульбой, перемежая учебу влюбленностями и страданиями, но все-же довольно успешно — благодаря врожденным способностям, которые дадены были мне от Бога. Но я пребывал в полной уверенности, что все эти быстрота мысли, борзость слога и живость воображения неотчуждаемо мои, и в совершенной неуверенности, что Бог вообще существует. Конечно, если бы ко всему прочему добавились усидчивость, усердие, упорство и, самое главное, умение доводить начатое до конца – имели же все это некоторые мои однокурсники, которые теперь гордятся своими докторскими степенями и профессорскими должностями! – может быть я тогда стал бы академиком, членом-корреспондентом, светилом с мировым именем и лауреатом Нобелевской премии. Однажды, всего лишь однажды самая умная и усердная моя однокурсница не подготовилась к семинару по зарубежной литературе 20-го века. Когда ее спросили про роман сэра Уильяма Джеральда Голдинга «Повелитель мух», она, вместо того, чтобы:

— успеть узнать у соседки, что главные действующие лица романа дети;
— молниеносно сочинить сюжет произведения;
— исходя из названия, прозреть, что апогеем романа является человеческое жертвоприношение;
— дождавшись, наконец, когда с последнего ряда передадут текст произведения, открыть и прочитать первое попавшееся: « – В самую задницу! – Слыхали? – В самую задницу!» — и сделать вывод, что автор романа впервые в мировой литературе с такой убедительностью раскрыл испорченность и жестокость детской натуры;
отличница, умница, самая усердная ученица призналась: «Я не готова». Каково же было всеобщее ликование! Светило померкло – и во мраке заискрились злорадством тлеющие угольки тщеславия окружающей космической пыли! Тщеславие. Неистребимо не только в умных и образованных, но в невеждах и дураках, особенно в дураках. А вот у образованных вместе с ученостью растет и высокоумие, подпитываемое тщеславием. Усиливается эта страсть успехами и похвалами, а вот вырвать коренящийся в сердце и опутывающий ум сорняк бывает очень трудно и больно. Знаю это на собственном горьком, но благодатном опыте, о котором и хочу поведать.
Через год, после того, как я стал верующим, отправились мы вместе с моим духовником, иеромонахом Гавриилом, открывшим мне чудный мир Православия, на Кавказ, в горы, строить батюшке новую келью. Старая, на территории Абхазии, в которой он прожил затворником более 20 лет, совсем развалилась и оказалась в 1990-е годы почти недоступной – сначала грузино-абхазская война, затем пограничные кордоны, трудно преодолимые для пустынника, отказавшегося брать какие бы то ни было удостоверения личности. На подмогу батюшка взял с собой еще одного московского студента, который на две головы был выше его и на одну выше меня, но выгодно отличался от меня тем, что в детстве построил во дворе дома шалаш.
Конечным пунктом нашего путешествия была Красная Поляна, где в храме св. мч. Харлампия служил иеромонах Симон. Но прежде чем попасть к нему, мы остановились на сутки в Сочи, в доме его бывшей супруги. Хотя отец Симон был еще молодой, имел красивую жену и сына-старшеклассника, ничто не смогло угасить его пламенного желания принять монашеский постриг. Не помню, как звали его милую супругу, которая радушно встречала нас с традиционным южным гостеприимством. В доме хозяйки мне попал в руки томик Диккенса, который я по-привычке принялся тут же жадно читать. В последнее время, оказавшись в послушании у отца Гавриила, я совсем не имел возможности прочесть хотя бы строчку из кишащих ужасами постсоветских газет, или хоть краем глаза приобщиться к отвратительной, пошлой и порочно привлекательной современной западной культуре, пересаженной из Америки на отдохнувшую за долгие годы советской власти, удобренную перегноем и жаждущую греха русскую почву. Телевизора в нашем доме, после того как он был освящен и воцерковлен, понятное дело, не стало. Эта «мерзость запустения, стоящая на месте святе», была решительно отправлена туда, где она и должна быть – на свалку! Весь этот греховный поток информации должен был заменить чистейший родник Священного Писания и творений святых отцов. Только вот расслабленное, падшее естество прилежно засыпало на второй странице святоотеческой мудрости. А тут – «рождественская сказка Диккенса»! У меня даже мысли не было, что этот плод тоже запретный. Однако, строгий духовник, поймав меня на месте преступления, сделал назидание:
— Я хозяйку никак не могу отучить от пристрастия к чтению мирских книг, а тут вы, приехавшие со мной (долгий брат – будем его так называть – тоже попал под раздачу, хотя был абсолютно непричастен к сему греху), какой показываете пример?
От этих слов моего духовного наставника во мне поднялась мутная волна протеста: я с самого раннего детства любил чтение, еще половину алфавита не знал, а уже читал «Аленький цветочек», спрашивая у соседнего по больничной койке мальчика: «А это какая буква?». В конце концов, художественная литература – это моя профессия! А тут – полнейшее воздержание! Но, стиснув зубы, я смирился. Видно, таково Православие – ничего приятного нельзя, иначе не спасешься.
По старой, конца 19-го века дороге, обошедшейся царской казне в миллион золотых рублей, с головокружительными серпантинами, смертельно опасными виражами, через узкий тоннель, охраняемый Владимирской иконой Божией Матери, мы мчимся на Красную Поляну, чтобы в окрестных горах найти уединенное место, где можно было бы соорудить новую келью для нашего истосковавшегося по пустыне отшельника. Между приступами леденящего ужаса наслаждаемся дивными красотами скалистых склонов, перемежающихся бурной горной растительностью. Наконец мы на месте. Входим на веранду, где нас встречает радостно отец Симон. Уже стемнело. Хозяин предлагает оставить рюкзаки на веранде и пройти в дом. Мы в потемках снимаем со спины тяжелую ношу и ставим ее на пол. Священники проходят в дом, мы тоже следуем за ними, но в последний момент я слышу какой-то булькающий звук и ощущаю запах бензина, стремительно наполняющий собой темное помещение. Я обращаюсь к отцу Симону:
— Батюшка, у Вас тут ничего горючего нет? Какой-то запах подозрительный появился и как будто что-то разлилось, бензин что-ли…
— Так это же авиационный керосин! – вскричал хозяин. — Вы разлили целую канистру! Она не закрытая стояла на веранде!
Что тут началось! Керосин залил все наши вещи. Отцы наперебой стали нас ругать за нанесенный ущерб, а что делать в чужом доме в экстремальной ситуации никто не говорит. Только: не кладите вонючие вещи на цветы в палисаднике, выносите все к реке. Я в ужасе: куда бечь, чем стирать, что вообще делать? Духовник гневно упрекает в нерасторопности. Его понять можно: привел гостей, а они тут же напакостили. Но откуда ж мы знали, что на этой темной веранде стоит открытая канистра с этим проклятым керосином?! Бежим с долгим братом к реке, которая бешено шумит внизу – и называется она Бешенка. Полощем в бурном потоке свои вещи. А меня накрывает когнитивный диссонанс: не могут жестокость, равнодушие, бесчеловечность совмещаться со священством, духовностью, да и вообще с христианством! Шквал самых отчаянных помыслов разрывает мозг и выжигает сердце. Даже такой: брошусь сейчас в реку, пусть потом корят себя всю жизнь! За эти несколько минут я оказался на грани безумия. Когда все прополоскали, убрали, не помню даже, поужинали или нет, собрались на вечернюю молитву. У меня истошный вопль в душе: «Господи, не может такого быть, не должно так быть! Я сейчас с ума сойду! Помоги мне!» И вдруг слышу в сердце тихий голос: «Потерпи это ради Меня!». Весь ужас вмиг улетучился: «Ради Тебя, Господи, конечно, потерплю!».
Каким-то удивительным образом этот случай спалил в моей голове густые ветви высокоумия, но в сердце остался еще глубокий корень тщеславия. Как это произошло, я не понял, но стоило это мне ужасной сердечной боли и граничащего с безумием умоисступления.
И, кстати, про Диккенса. Больше года я не прикасался к беллетристике. А когда уже после смерти отца Гавриила попытался перечитать своих любимых «Братьев Карамазовых», был страшно разочарован: все не то! И мой кумир Достоевский, и вся художественная литература перестали мною обладать! Теперь я могу о них судить беспристрастно. Спасибо тебе, дорогой отец Гавриил! Да упокоит Господь твою праведную душу в райских селениях!
18.12.2017г.